Румынская повесть 20-х — 30-х годов - Генриэтта Ивонна Сталь
— Тетя Ана, расскажи барышне про тех двух девушек, что здесь купались.
— Расскажу, чтоб знала, чего остерегаться: на ильин день, в сильную жару, две названые сестрички не побоялись ввести в искушение того, о ком и говорить не следует. Они сказали: «Мы здесь выкупаемся». Разделись, бросились в воду и поплыли. Их матери голосили на берегу, словно по покойнику. Громко, громко. Мы слышали, как девушки смеялись, и видели, как плыли они наперегонки… пусть меня господь покарает, ежели я лгу, только вдруг они перестали смеяться, заплакали, а сами-то уплывали все дальше и дальше. И чем дальше уплывали, тем горше плакали. А матери голосили так, что воздух до самого верха наполнился их криком… И вот они скрылись из виду и не вернулись. И никто никогда их больше не видел, а ведь христианину, коли он утонул, суждено всплыть на поверхность.
Старик добавил шепотом:
— Вот он какой, Няжлов-то! манит, как заклятие!
— Но почему они решили искупаться, матушка?
— Откуда нам знать, барышня? Бес попутал. Что человеку суждено… Но пойдем, однако, в сад. Вечереет, а здесь холодно, даже когда на закате поле жаром пышет, будто печка.
— Пойдем.
— Барышня, — сказала Войка, — а вы здесь не стали бы купаться?
— Нет, Войка. А что?
— Да… я бы, пожалуй, выкупалась… кто знает, может, избавилась бы от своих бед.
Старики быстро перекрестились, тихонько поплевали на землю, в сторону нечистого. Старик, положив руку ей на плечо, сказал:
— Господи, вот оно горе-то! На какие мысли наводит! Войка, никогда не говори так, голубка, грех это великий.
— Да я ведь просто так сказала. Не сердись…
— Сержусь, сержусь. Не лишай душу разума, не оставляй ее одну. Душа, когда она ранена… слабеет…
— Хорошо… хорошо… коли уж вы так говорите.
*
Свадьба в самом разгаре. Музыканты играют, гости едят, парни и девки водят хоровод; дико поют хриплые пьяные голоса. Во главе стола неподвижно сидит невеста, наряженная, нарумяненная.
Мы быстро уходим домой. Ион плачет от усталости и отказывается идти. Одежда у него совсем мокрая. Пока нас не было, он свалился в грязь, а Станка обмыла его у колодца.
— Ну, как я возьму его на руки? Он ведь и меня запачкает. Неси его сама. Смотри, что ты с ним сделала.
— Так ведь если бы грязь на нем засохла, ты бы все равно меня побила.
Мария говорит, посмеиваясь:
— Сниму-ка я фартук, мы его и завернем.
Крепко запеленутый, Ион засыпает у Войки на руках. Время от времени она поглядывает на него и беззлобно, как бы для себя самой, говорит: «Вот дрянь!»
Я чувствую, в ней крепко засела мысль, что никогда не будет у нее своего сына, своей кровинки…
Вдруг она крепко прижала его к груди, сбавила шаг и тихо, почти ласково прошептала: «Вот дрянь!»
XXXI
Кукуруза пока еще не убрана, остальное поле, чисто сжатое, покойное, исполнившее свой долг, мирно отдыхает после трудов праведных.
А небо ласково косится на него синим своим глазом.
Крестьяне с вилами в руках лениво ворошат скошенную траву, в которой засохли тысячи цветов. По дорогам, нагруженные сеном, едут телеги. На возу, утопая в мягком сене, сидит женщина, задумчиво глядя вдаль, тихонько покачиваясь.
Красное солнце клонится к закату. И чудится, будто оно тает от собственного жара у тебя на глазах и растекается по небу. Тихо плывут легкие, как паутина, облака, озаряются красным светом и гаснут.
Озеро, которое все время зябнет от студеной своей волны, греется в последних лучах заходящего солнца. Когда налетает ветер, по его поверхности проходит мелкая дрожь.
В липовом лесу спокойно стоят одетые листвой деревья, не зная о том, что скоро все их богатство развеет неистовый осенний ветер.
И по всей степи рассеяны маленькие белые деревни, где живут люди со своими горестями, радостями и терзаниями.
Гарабет Ибрэиляну
АДЕЛА
Garabet Ibrăileanu
ADELA
Buc. 1959
Перевод М. Кожевниковой.
ИЗ ДНЕВНИКА ЭМИЛА КОДРЕСКУ
июль-август 189. . .
Курортный городишко Бэлцетешть… Издалека да и вблизи он смахивает на пеструю и шумную деревенскую ярмарку, раскинувшуюся вдоль живописной дороги, что, выбежав из Пьятры, разделяет городишко надвое и бежит дальше, тихая и обезлюдевшая, то сужаясь, то расширяясь, огибая горы, прячась в леса, пока наконец не достигает благополучно Тыргу-Нямц.
Здешняя курортная публика слоняется по улочкам туда и обратно в поисках неведомо каких развлечений. Дамы, самозабвенно наслаждаясь бездельем, фланируют одетые почти по-домашнему и даже не носят шляп. Зато мужчины и на почту, что от гостиницы через дорогу, шествуют в гетрах, клеенчатых картузах, сжимая в руке альпеншток и гордо выпятив вперед челюсть…
Окрестная природа тоже не слишком радует глаз. Горные хребты, которыми можно было бы полюбоваться, загорожены от городка унылым холмом с редкими зелеными заплатками кривоватых деревьев.
Курортных знакомств я избегаю как чумы, отпугивая всех напускной мрачностью. Вечерами стараюсь прогуливаться подальше от людного парка, а днем, идя в ресторан, — путь, увы, неизбежный! — углубленно вчитываюсь в один и тот же номер газеты «Воинца попурулуй»[1], случайно прихваченный из Бухареста.
От оздоровительной и полезной скуки единственное мое спасение — стопка книг: несколько пухлых каталогов с ассортиментом книжных лавок, небольшой энциклопедический словарь и томик Диогена Лаэртского[2], знатока античных сплетен и философии, случайно купленный у букиниста. Помнится, Коко Думитреску любил цитировать его в своих полуночных застольных лекциях «У Космина». Вот, пожалуй, полный список моей походной библиотеки. Каталоги пробуждают во мне элегические настроения. «Ах, эту книгу я некогда читал!..» Наплывают воспоминания. «Боже! сколько лет с тех пор минуло!..» Название другой вызывает приступ недоумения. «Кажется, я так ее и не прочел…» Но вот эту, третью, лет десять мечтаю прочесть. Мечтаю, а что же мне мешало? Сам не знаю. Книга-то с незапамятных времен без толку пылится на полке… Четвертую я и в руки не возьму! Помню все ее картинки и виньетки… А что, спрашивается, в них плохого? Нет, нет, не стану ее читать, и точка… Самые интересные книги я помечаю в каталоге крестом, еще более интересные — двумя крестами. Непременно, непременно их себе выпишу.
